Судя по лицам сидящих на сцене, зелёные человечки не просто высадились, а принялись палить из бластеров, одновременно танцуя чечётку. В их глазах читалось: «Откуда он взялся? Его послал Кремль? ФСБ? Как он посмел приехать к нам в Сургут и в открытую обвинять нас в коррупции?!»

Я не грубил, говорил предельно вежливо, снабжая свою речь юридическими терминами. После вопроса про «Гунвор» я потребовал раскрыть имена владельцев самого «Сургутнефтегаза». Было широко известно, что начиная с 2003 года компания указывала в отчётах исключительно номинальных держателей акций, рисуя какую-то жутко запутанную схему корпоративной собственности, из которой абсолютно никто в мире не смог бы понять, кому принадлежит это гигантское нефтедобывающее предприятие.

Во время моего выступления в зале стояла абсолютная тишина, но я видел, как по мере того, как я говорил, люди начинали оживляться. Во-первых, журналисты. Их работа была ходить на эти невероятно скучные собрания, а тут в кои-то веки что-то происходит и, кажется, становится весело. Во-вторых, акционеры. Сначала они уставились на меня в полнейшем недоумении, пытаясь сообразить, кто я такой, но потом поняли, что я, в общем-то, никто, обычный человек, как они. Просто не боюсь выйти на сцену.

И когда я закончил, зал зааплодировал. Для меня это был незабываемый момент: торжество и ошеломительное понимание, что я действительно борюсь с коррупцией. После этого я стал ездить на все собрания акционеров. Журналистов перед этими собраниями волновал в основном один вопрос: здесь ли Навальный. Всем нравилось наблюдать за битвой Давида и Голиафа. Я приходил, поднимал руку и начинал говорить, а руководство компании сидело с кислыми минами, потому что они ничего не могли со мной сделать. Конечно, они уходили от ответов — не могли же они сказать: «Ты прав, Алексей, мы воруем вместе с Путиным». Они отвечали: «Спасибо, что подняли такую важную проблему, мы разберёмся». Но никто в зале и не ждал, что они скажут что-нибудь дельное. Честные вопросы были намного важнее любых лживых ответов.

В 2009 году я опубликовал у себя в блоге расследование «Как пилят в ВТБ». «Как пилят в…» потом стало моим фирменным заголовком, менял я лишь названия госкорпораций: «Как пилят в „Транснефти“», «Как пилят в РЖД». Потому что коррупция пронизывала их все. Читаешь газету: украли здесь миллиард, украли там миллиард — можно подумать, что это в порядке вещей, и привыкнуть. Но я привыкать не хотел и каждый раз, читая в новостях о том, что кто-то где-то что-то украл, приходил в ярость и пытался что-то с этим сделать.

У меня были акции нескольких крупнейших госбанков, в том числе ВТБ. Его возглавляет один из путинских банкиров, его личный кошелёк — Андрей Костин. В восьмидесятые Костин работал за рубежом по линии МИДа, но это, скорее всего, было лишь прикрытием его службы в КГБ. В девяностые он переквалифицировался в госбанкиры. В двухтысячных он колесил по международным экономическим форумам и рассказывал, что Путин страшно популярен и вообще он «отец нации». Сам Андрей Костин, как и положено людям из ближайшего окружения Путина, был невероятно богат и не скрывал этого, несмотря на то что банком он управлял из рук вон плохо.

В то время в экономическом блоке Путина было принято изображать из себя «эффективных менеджеров» — на практике это, впрочем, ограничивалось тем, что чиновники надевали на себя идеально скроенные костюмы «Бриони», скупали самые дорогие офисы в России и представляли себя этакими Леонардо Ди Каприо из фильма «Волк с Уолл-стрит», только распоряжались они не своими деньгами, а государственными. Под обёрткой «эффективных менеджеров» скрывались всё те же жулики, которым дай хоть малейшую возможность что-то утащить — сразу утащат. А эффективность их заключалась разве что в том, что они могли за минуту придумать пятнадцать разных способов распилить бюджет на каком-нибудь госконтракте, оформить десяток липовых сделок, чтобы всё выглядело прилично, и оперативно припрятать украденное у себя на офшоре.

Несмотря на то что верхушка всех этих госкорпораций полностью коррумпирована, большинство обычных сотрудников на самом деле возмущено этим гораздо больше меня. Благодаря им я и узнал информацию, которая легла в основу моего первого известного антикоррупционного расследования.

В 2007 году в ВТБ занялись лизингом нефтяных буровых установок: закупили их в Китае, чтобы потом сдавать в аренду российским нефтедобытчикам. Стоимость одной китайской буровой установки — десять миллионов долларов. Но «ВТБ Лизинг» покупал их в полтора раза дороже, не напрямую, а через посредника, кипрский офшор. Абсолютно бессмысленная схема на первый взгляд (при чём здесь вообще Кипр и зачем этот посредник?), но выяснилось, что этот офшор контролируется топ-менеджерами ВТБ. То есть разница в цене просто шла им в карман. И таких буровых установок было куплено не пять, не десять, а тридцать штук. Эксперты, с которыми я говорил в то время, делали круглые глаза, услышав о количестве закупленных установок: их просто невозможно было реализовать, никому в российской нефтедобыче не нужно тридцать дорогущих буровых установок в лизинг.

Эта коррупционная сделка должна была остаться в тайне, как и десятки других, но в тот раз всё сложилось иначе. Я не только написал об этой истории, но даже специально съездил на Ямал, где посреди чистого поля нашёл эти бесхозные установки в гигантских контейнерах, заваленные снегом. Летом они там же тонули и ржавели в болоте.

Это расследование было очень простым и понятным. Чтобы разобраться, что здесь не так, не нужно было иметь степень по экономике или быть экспертом по нефтедобыче. Я написал сотни жалоб, я судился (и даже выигрывал суды — в те годы такое ещё было возможно), я призывал всех миноритарных акционеров ВТБ вместе со мной подавать жалобы и требовать документы, и они это делали. Это длилось несколько лет — заявления в полицию, отказы, обжалования, суды в России и суды на Кипре. Особым удовольствием было задавать вопросы про буровые установки лично Костину на собраниях акционеров. Он пытался оправдываться, но получалось у него плохо.

На тех собраниях рядом со мной сидела молодая корреспондентка газеты «Ведомости» Наиля Аскер-заде. Тогда «Ведомости» были главной деловой газетой и подробно освещали мою борьбу с ВТБ. Мы с Наилей много смеялись над Костиным.

Тем удивительнее, что героиней моего следующего расследования о ВТБ, опубликованного десять лет спустя, стала именно она. Примерно в то время, когда развивалась история с буровыми установками, Наиле удалось взять большое интервью у Костина. Как выяснилось позже, вскоре у них завязался роман, который они, впрочем, все эти годы старательно держали в секрете — настолько, что через Роскомнадзор (федеральную службу по «надзору» за СМИ, по сути — цензурное ведомство) блокировали и удаляли все публикации о своих отношениях. Мы с коллегами по ФБК выяснили, что за эти годы Андрей Костин подарил Аскер-заде яхту за шестьдесят миллионов долларов, частный самолёт и кучу дорогой московской недвижимости, часть из которой была куплена на деньги государственного банка ВТБ. А Наиля ему в ответ — лавочку в Центральном парке Нью-Йорка с романтической надписью.

Вот такая любовь.

Глава 11

В нулевые в России были две известные демократические партии: «Яблоко», членом которой я был, и «Союз правых сил». Эти партии постоянно друг с другом ссорились, ругались, но многие люди считали, что вообще-то они должны объединиться, чтобы у нас была одна большая либеральная партия. Я был одним из тех людей, которые выступали за объединение, и в том числе поэтому я общался с членами СПС.

И внезапно они выбрали нового лидера — молодого парня по имени Никита Белых. Он приехал из Перми, где, став депутатом, доказал, что может показывать неплохой результат для своей партии. Мы были почти ровесниками (Никита на год старше меня), оба понимали интернет и оба находились в ситуации, когда политика контролируется людьми, которые по типу, возрасту и подходам — совсем другие. Ну и мы как-то подружились.